«Успех Михаила Горбачева во внешнем мире гораздо больше, чем внутри страны, потому что на Западе с ним связывается снижение военной угрозы, впервые нашу страну не воспринимают этаким монстром. Я спрашивала у простого шофера в Италии: «Почему вам так нравится Горбачев?». Он ответил: «Все ваши лидеры были очень страшные, и я все время ждал, что мою семью ожидает что-то нестабильное: или атомную бомбу сбросите, или социализм принесете к нам, в Италию… А теперь нам стало спокойнее, потому что вы остаетесь за пределами своих границ и ни на что не претендуете…»

Внутри страны Президент может оказаться в положении английской королевы, которая царствует, но не правит. Именно потому он так беспокоился относительно выдвижения Ельцина и сейчас прилагает все усилия к тому, чтобы парламент России стал оппозицией Председателю Верховного Совета РСФСР. Аппарат приложил все усилия, и, я думаю, М.С.Горбачев как-то регулирует этот процесс. Если говорить более широко о его будущем безотносительно к будущему нашей федерации, то, я думаю, Михаил Сергеевич — фигура по-своему трагическая в нашей истории, потому что он начал процесс реформ, но не в состоянии его завершить. И это не вопрос его личных особенностей и психологических свойств. Это объективный процесс. Тут действует так называемый синдром Эгона Кренца. Кренц — реформатор, приходит, смещает коррумпированного Хоннекера, а после этого демократическое движение, которое при нем проснулось, сносит и его. Потому что он вышел из недр той же системы, он член коммунистичческой партии, которую хотят судить судом истории. Если у Горбачева хватит мудрости сейчас, и он сумеет отказаться от своих личных амбиций (к чему он все время призывает парламентскую оппозицию) и пойти на контакт с Ельциным, то он может продлить свое историческое время. И мы все были бы в этом заинтересованы, чтобы этот альянс «Ельцин — Горбачев» — состоялся. Ельцин готов проделать свою часть пути. Готов ли Горбачев — покажут самые ближайшие дни.

Сейчас принято говорить, что партия начала перестройку. Это, конечно, не так. Начал один лидер, опираясь на идеи и диссидентов, и западных и восточных европейских демократических движений, аккумулировав эти идеи. Хотел в начале своего движения сделать наше государство действительно более цивилизованным, но он был лидером моносистемы, лидером системы монопольной бесконтрольной власти партии, которая реально срослась с государственными структурами. Монопольно властвующая партия может начать процесс обновления, но не может его завершить. Потому что по мере освобождения от наследия тоталитарного режима становится все более очевидной незаконность монопольности ее власти. И с какого-то момента, а этот момент уже наступил и даже прошел, Горбачев и партия, двигая перемены дальше, должны начать рубить тот сук, на котором они сами сидят. Например, он должен отказаться от поста Генсека, а он пока не может…

/…/

Беда наших лидеров в чем? Они неадекватно воспринимают ситуацию, они оторваны от реальной жизни, у них нет обратной связи, очень много информационных фильтров, в результате чего информация к ним поступает искаженной, и они действительно просто оторвались от реальности. Горбачеву сейчас надо пройти больший путь до «круглого стола», до диалога, чем самим демократам. Они ведь тоже готовы сделать, допустим, один шаг вправо, но Горбачеву-то ведь надо сделать десять шагов влево, чтобы они оказались на равных позициях! Хватит ли у него благоразумия и мужества это сделать?»

Из интервью газете «Смена» , 19 июля 1990 года.

«В Канаду и США Горбачев уезжал из одной страны, а вернулся в другую. Если одним словом охарактеризовать те изменения, которые произошли здесь, то это слово — «Ельцин». Горбачеву придется считаться с политической реальностью, нравится она ему или нет. Я думаю, ему придется вести себя более прилично в отношении второго лица в государстве, а не давать высокомерные оценки всем его действиям. То, что он говорил из-за океана, — просто недостойно. Сейчас у нас есть лидер России, и Михаилу Сергеевичу придется сделать то, к чему он нередко призывает других политиков, а именно: смирить свои амбиции. Политик может быть живым человеком, он может любить кого-то или не любить, но одного он не имеет права делать — он не имеет права обижаться. Иначе он не политик.

Сегодня от блока Горбачев-Ельцин, от их возможного консенсуса очень многое зависит. Надеюсь, что у наших лидеров хватит ответственности думать о судьбах страны в целом, а не о своих взаимоотношениях»

«Литератор», № 23(28) 1990 года.

«Чуть больше месяца назад народный депутат России Галина Старовойтова сказала в одном из своих выступлений, что мы незаметно уже пережили переворот, совершенный Президентом в свою поддержку. Произошел он на сессии Верховного Совета СССР, когда прошли предложения Горбачева о передаче власти Совету Федерации, о замыкании исполнительной и законодательной власти на фигуре самого Президента. Этот переход к авторитарной форме правления Старовойтова назвала «бархатной контрреволюцией».

Прогнозируя дальнейшее развитие событий, она предупреждала, что может настать такой момент, когда демократы обратятся к своим избирателям за помощью, причем не исключен будет и призыв к всеобщей политической забастовке. К сожалению, ее прогнозы оправдались. Трагедия в Литве, угроза, нависшая над двумя другими прибалтийскими республиками, — все это говорит о том, что такой момент настал. Бархатный сезон контрреволюции закончился».

«Смена», 16 января 1991 года.

«Запад и Горбачев — это Красная Шапочка и Бабушка, которая выглядит как-то не так… Запад начинает понимать, что это не Бабушка…»

«Вечерний Ленинград», 31 января 1991 года

«Одна из главных ошибок Президента СССР — опаздывание, отставание от событий. Даже после августовского путча он начал свое выступление в российском парламенте с утверждения о своей верности так называемому «социалистическому выбору» народа, который народ давно отверг. Только после путча он ушел с поста генерального секретаря ЦК КПСС, но так и не покинул рядов этой партии, оставаясь в ней до того дня, когда Б.Ельцин просто запретил деятельность КПСС.

На днях М.Горбачев, беседуя со мной в своем кремлевском кабинете без свидетелей, сказал: «Вы часто упрекали меня за то, что я остаюсь главой партии. Но ведь это была не партия, а единственная реальная государственная структура. Как я мог ее оставить?» — «Это мы понимали», — ответила я, имея в виду лидеров оппозиции. — Но почему вы не избавились от этой банды «соратников», не опирались на демократическое движение?» — «А разве я мог это сделать? Как я мог от них избавиться?» — ответил Президент. И мне было искренне жаль его, первого и последнего в истории Президента СССР.

/…/

Оппозиционные депутаты были взяты под постоянное наблюдение КГБ; наши телефоны круглосуточно прослушивались. Был разработан план изоляции М.Горбачева, ареста (а возможно — уничтожения) Б.Ельцина и лидеров «Демократической России». 19 августа, утром, мы узнали о путче. Читатели много знают об этих драматических днях новой российской истории, когда события были спрессованы во времени. Но многое мы еще узнаем в будущем об участии в событиях разных людей. Например, Западный мир, кажется, не знает еще, что в день неудачного штурма Белого дома в Москве, Б.Ельцин поручил г-же М.Тетчер (через меня) сформировать международную комиссию из известных врачей, чтобы потребовать обследования здоровья М.Горбачева, которого его друзья-предатели объявили больным, и никто не мог тогда гарантировать, что он еще жив… Г-жа Тэтчер активно взялась за дело, но ее «пациент» быстро поправился. Пожалуй, никогда за всю свою политическую карьеру Горбачев не был так популярен у себя в стране, как в эти три августовских дня.

/…/ Последний (пятый) съезд народных депутатов СССР, которым еще руководил М.Горбачев, обеспечил главную передачу власти в парламенты республик. Впервые в конце этого осеннего съезда не был исполнен гимн Советского Союза. Съезд просто объявили закрытым. Один из членов первой в советской истории парламентской оппозиции, основанной академиком Андреем Сахаровым, через микрофон пригласил членов этой группы (межрегиональной группы депутатов) подойти к президиуму и сфотографироваться на память. Приблизившись, я заметила, что М.Горбачев собирает со стола бумаги в папку, перед уходом. И, неожиданно для себя, я пригласила его сфотографироваться вместе с нами, его оппонентами. Депутаты поддержали меня, и он, немного растерянный, встал среди нас. Все аккредитованные журналисты нацелили на нашу группу свои объективы — и М.Горбачев остался в истории вместе с собственной оппозицией, стремящейся к тем же целям, что и он, но более нетерпеливой и торопливой».

Цитируется по рукописи статьи Галины Старовойтовой

«Последний год последней империи».

«Его (Горбачева. — Прим. ред.) ошибка в том, что он недооценил объем своей власти и своих тогдашних полномочий, свою историческую роль. Полагаю, он мог бы сделать больше.

За несколько дней до отставки Горбачева, в декабре 1991 года, когда он сидел и напряженно ждал — позовут ли его двадцать первого декабря в Алма-Ату для подписания договора об СНГ (а я уже знала, что не позовут), у нас впервые произошел откровенный разговор. До этого он меня воспринимал только как политического оппонента, для которого главное — не дать взойти на трибуну. А тут, всеми забытый и заброшенный, принял, и три часа мы с ним в Кремле говорили очень откровенно. Я спросила его: «Михаил Сергеевич, почему вы не опирались на нас, на Межрегиональную группу? Ведь за нами была поддержка миллионов людей — по данным опросов, в разных регионах от шестидесяти до семидесяти пяти процентов избирателей. И вместе мы могли бы «своротить горы» и продвинуть процесс реформ гораздо быстрее и гораздо менее болезненно. Почему вы этого не сделали? Вы шесть лет пугали нас дедушкой Лигачевым. (А он действительно все время говорил о том, что реакционные силы могут все повернуть вспять, поэтому надо все делать очень медленно и осторожно). Кто сейчас помнит этого Лигачева «, — спрашивала я. Он подумал (ему этот вопрос был, наверное, неприятен) и сказал, «А вы думаете, Галина Васильевна, мне легко было за эти годы дважды почти полностью сменить состав ЦК КПСС? ..» То есть он мыслил только в рамках аппаратной борьбы за власть и никогда не мыслил в категориях улицы, избирателей, народа. Кстати, эта его аппаратная нацеленность только сейчас в какой-то мере трансформируется в публичную политику, он начинает общаться с народом. И даже его реклама «Пицце-хат» работает на него.

Но тогда, в 1991 году, я думаю, он не был публичным политиком, хотя все время находился на виду, на экранах телевизоров. И, уверена, его личная судьба могла бы быть другой, если бы двадцать первого августа 1991 года, когда его привезли из Фороса, он поехал бы не в свою резиденцию, а к Белому дому, где его ждали сотни тысяч россиян, в том числе молодежь и студенты, и просто сказал бы им: «Спасибо за то, что спасли демократию» /…/ для него эти люди были толпой. А это была элита нашего общества, лучшие политизированные люди, готовые рисковать собственной жизнью ради спасения свободы. Они вышли на улицы, понимая, что могут не вернуться. Но Горбачев в своих решениях привык опираться на данные, предоставляемые КГБ. А Комитет регулярно его дезинформировал. /…/

А ведь его политическая судьба могла быть иной: он был любимцем Запада, любимцем лидеров стран НАТО. Тэтчер, Буш, Коль — все бы пришли ему на помощь, оказали бы моральную поддержку. Он мог бы собрать их всех в Москве, и после того, как его пронесла бы по улицам на руках толпа москвичей, сместить его было бы невозможно. Власть Ельцина была бы совершенно другого объема. Он не смог бы на трибуне показывать Горбачеву пальцем: «Читайте вот это…» Ведь этот снимок обошел все западные газеты, и все были поражены тем, как обращаются с Михаилом Сергеевичем. Он был доверчивый, либеральный и слабый правитель, который не понимал, как на самом деле много власти в его руках. Сегодня он совершенно искренне сожалеет, что многого не сделал. Но для этого надо было быть другим…»

Из интервью Галины Старовойтовой газете «Профессионал» (Москва). — 01 июля 1998 года.