Ирина Хакамада,

вице-спикер Государственной Думы:

Галина Старовойтова вначале производила на меня отталкивающее впечатление. Я тогда была полным новичком, а она уже могла считаться матерым политиком, успевшим побывать советником президента по национальным вопросам и поссориться с президентом. Движение «Демократическая Россия» имело в ту пору огромный авторитет, а она справедливо воспринималась как одна из звезд этого движения. Издали я следила за ней с восхищением: вот чего может добиться женщина! Но первая встреча меня убила.

На телевидение, во «Взгляд», пригласили политиков разного толка обсуждать не помню уже какую острую проблему. От Партии экономической свободы пришла я. Галина Васильевна спросила очень резко: «Почему вы, почему не Боровой?» А когда я объяснила, что у председателя ПЭС неотложные дела, припечатала ледяным тоном (так мне послышалось): «Очень жаль. Без Борового разговор не получится». У меня в глазах потемнело от обиды. Чудовище! Монстр! Мужик в юбке! Она же меня не знает, не слышала — как же можно так унижать?

Не меня одну эта предельно жесткая манера Старовойтовой сбивала с толку. Позже, уже в Думе, меня захватил один проект. Женщин очень мало в политике, и всем нам трудно. Необходимо договориться хотя бы о простейшей согласованности в действиях, чтобы противостоять оголтелому мужскому предубеждению. Стала искать союзниц, обратилась к Элле Памфиловой, ее идея заинтересовала. Стали обсуждать, к кому еще пойдем с вербовкой, перебирать имена. И тут у Эллы промелькнула такая фраза: «Старовойтова — не знаю, вряд ли с ней что-нибудь выйдет, она невозможный человек». Но опасения не оправдались. Наоборот, когда я стала близко общаться со Старовойтовой по этому и другим поводам, оказалось, что дело с ней иметь, напротив, очень легко. Она мгновенно и в полном объеме схватывает суть разговора и либо присоединяется к вашему мнению — и тогда становится идеальным партнером, — либо говорит, что не согласна, и очень лаконично, но абсолютно внятно объясняет — почему. Вот уж в ком и на йоту не было политиканства, этих наших знаменитых «два пишем — три в уме»!

Впервые я видела так близко от себя настоящего профессионального политика, хотя полное понимание этого пришло далеко не сразу. У Старовойтовой даже ошибки были профессиональными! Большинство людей вокруг нее играли в политику, кто более, кто менее удачно. А она — вкалывала. За каждой ее безупречно сформулированной фразой стоял каторжный труд, огромные вороха пропущенной через себя информации, напряженная работа мысли. Часто ее выступления в парламенте казались экспромтами, как это обычно и бывает, эмоциональным откликом на происходящее. Да и много ли можно сказать за считанные секунды? Если что и привлекало внимание, так это поразительная отвага, бесстрашие. Но на самом деле эти свои короткие реплики Старовойтова готовила так же тщательно, как доклады, подолгу сидела над своими листочками, выстраивала мысли, подбирала точные слова. И каждый выстрел точно поражал мишень. И даже чисто физических усилий никогда не жалела, хотя при ее фигуре, достаточно грузной, ей было, наверное, нелегко вот так мотаться по всей России, ввязываясь в любые драки.

Когда я ближе узнала Старовойтову, инцидент, случившийся при нашем с ней знакомстве, приобрел совершенно другую окраску. Она пришла на телевидение работать. Эта работа требовала определенных условий, а они оказались невыполненными. Ее досада была чисто профессиональной, без малейших личных примесей. Можно даже сказать, что она польстила мне, увидев во мне такого же профессионала, не нуждающегося в том, чтобы ему золотили пилюлю. Да, я — не Боровой, он, первое лицо в партии, для предстоящей работы подошел бы больше. Какие же тут могут быть обиды?

Мне всегда казалось, что вошедший в легенду радикализм Галины Васильевны зачастую вредит и ей самой, и тем либеральным идеям, которые она несет. Я говорила ей, кстати, об этом не раз, и она очень внимательно слушала. Но в этой ее зашкаливающей за любые планки бескомпромиссности, в самой ее глубине, таилась не беспощадность палача, а светлый порыв романтика, не способного изменить идеалам. Старовойтова была не только сама по себе уникальна — она принадлежала к уникальному поколению политиков, к самой первой их волне, совершавшей прорыв к демократии. Не случайно никого из них в действующей политике не осталось.

Никаким мужиком в юбке Галина Васильевна не была. Помню, мы встретились с ней на каком-то приеме. Она только что вернулась из-за границы, очень устала, и в мыслях у нее было только одно — выкинуть все из головы и отдыхать. Я впервые видела ее такой — веселой, заводной, по-женски обаятельной. Оказалось, что с ней необычайно вкусно обсуждать прически, юбки, тряпки, мужиков — все что угодно. Все тайны нашего пола были ей доступны, во все она вносила нотку какого-то неотразимого юмора. А из многих серьезных ситуаций я сделала вывод, что она умеет и находить общий язык, и дружить с подобными себе, что дано на самом деле очень немногим женщинам в политике, при всей их обаятельной внешности и широковещательных заявлениях о женской солидарности. Это миф, друг для друга они — прежде всего соперницы, и не столько даже в политической, сколько в чисто женской борьбе за мужское внимание, а уже потом коллеги, товарищи, единомышленники. И только очень сильные натуры умеют подниматься над этим вековым инстинктом.

По такой вот странной дуге, от полного неприятия к самому искреннему расположению, развивалось мое отношение к Гале Старовойтовой. И когда она выдвинула свою кандидатуру в президенты, я была в числе тех немногих, кому этот жест не показался нелепым или смешным. Я очень хорошо понимала, что ею движет, хотя и пыталась отговорить. Обидно же было думать о том, что, затратив столько сил и не в последнюю очередь — денег, человек не получит ничего. Не в смысле победы на выборах — об этом и речи не было, но даже зарегистрировать собранные подписи не дадут. Я уже проходила через это в 1995 году с «Общим делом», когда мы по всем правилам собрали и сдали вдвое больше подписей, чем необходимо, но это ничего не значило — нужно было еще договариваться, чтобы занять место в предвыборных списках. Но Старовойтова никаких иллюзий и не строила, тем не менее бесстрашно включилась в борьбу. Я знала, что Санкт-Петербург — ее родной город, все ее первые шаги там были сделаны и отношение к ней там особое. Поэтому, когда местные журналисты спросили, кто мой кандидат, я, не задумываясь, назвала ее имя. Это была дань уважения к ее беспримерной дерзости, к попытке ценой собственной неотвратимой неудачи совершить прорыв в сознании людей. И я знаю, что Галина Васильевна это оценила.

Я не могла у нее учиться — слишком мы были разные, да и по взглядам не всегда совпадали. Насколько я всегда стремилась всех сблизить, согласовать — и так мы в меньшинстве, да еще и между собой раздроблены, — настолько же для Старовойтовой было важно сохранить свое движение автономным, ни с кем не смешивающимся. Она и в личном плане была несравненно более амбициозна. Министром обороны — так министром, президентом — так президентом, она легко примеряла себя к любым постам, видя за ними всего лишь многократно увеличивающиеся затраты труда и особые профессиональные технологии. Стать президентом она не могла. Но работать президентом — это ей подходило.

Когда ее убили и схлынула первая волна смятения и ужаса, пронзила мысль: не стало человека, которому замены у нас нет. И еще с каким-то горьким торжеством подумалось: если бы Галя могла предвидеть свою смерть, она сочла бы ее достойной себя. Такие люди не должны проводить свои последние дни на больничной койке. Убийство выстрелами в упор — для них это трагический, но наивысший знак признания.

Из книги Ирины Хакамады “Девичья фамилия”.// М.: Подкова, 1999

Она была для меня отдаленным, но мужественным примером. Женщине в политике невозможно. Дискриминация, унижения постоянные, шутки, прибаутки, давайте дадим слово женщине. А если идут в правительство, то пересматривают всех министров, и когда находят самое плохое, ненужное министерство, ну, давайте, для приличия поставим туда женщину. И за что я уважала Галину Васильевну, она никогда не занималась чисто женской политикой, она демонстрировала жесткую позицию, что женщина такой же профессионал, что она может быть президентом, министром обороны, советником по национальной политике, она бесстрашно выступала в Думе. В 1993 году я только пришла туда, ничего не понимала. И для меня это было очень важно. Когда я видела ее храбрость, что-то ёкало в моем сердце, и я как младший брат чувствовала, что это я смогу повторить. Когда был образ Гали, мне было легче.