Выступление на суде адвоката Леонида Сайкина, который вместе с адвокатом Юрием Шмидтом был представителем потерпевших — Руслана Линькова и Ольги Старовойтовой:

Уважаемый суд,

Прошло более шести с половиной лет с момента убийства Галины Васильевны Старовойтовой. Больше года дело по обвинению шестерых подсудимых в этом преступлении рассматривается в суде.

Последние полгода, когда защита неспешно представляла, я бы даже сказал нехотя выдавливала из себя доказательства, каждый раз на вопрос председательствующего — «чем мы сегодня будем заниматься?» пряча глаза, как не подготовившие домашнее задание школьники, и усиленно что-то начиная искать в своих бумагах, мне казалось, что этот длительный, изнурительный судебный марафон никогда не закончится. Однако, сегодня, наконец, процесс вступил в завершающую стадию. Не знаю рады ли этому подсудимые, которые регулярно декларировали свое желание быстрейшего завершения дела, а на деле фактически затягивали его, используя любой предлог, я как представитель потерпевших рад.

Когда я принимал поручение, основной задачей, которую ставили передо мной мои доверители, было способствовать в меру своих сил установлению истины, а не обвинению любой ценой, обвинению во что бы то ни стало.

Поэтому, если бы в ходе рассмотрения дела я убедился, что собранные в течение 5 лет кропотливого труда органами предварительного следствия и представленные суду доказательства не подтверждают предъявленное подсудимым обвинение, что на скамье подсудимых невиновные люди, я, чувствуя себя обязанным перед Ольгой Васильевной Старовойтовой и Русланом Линьковым, честно заявил бы об этом. Потому что, то благородное возмездие, тягу к которому испытывает любой потерпевший, достигается только тогда, когда к ответственности привлечены действительно виновные.

Однако, такого убеждения у меня не возникло. Наоборот, в ходе судебного следствия, на мой взгляд, вина всех подсудимых и, в первую очередь Колчина, как организатора этого преступления, нашла свое подтверждение.

Анализ доказательств в их совокупности, их оценку, по моему мнению, подробно привел в своей речи прокурор. Наверное, я бы мог добавить что-то по каждому из них, но, считая, что сказанного достаточного, хочу избавить суд от утомительного повтора.

Обращу лишь внимание на те обстоятельства, на которые в ходе процесса, так или иначе, ссылалась защита.

Мы неоднократно слышали, что чуть ли не единственным доказательством виновности подсудимых в совершении убийства являются ничем не подтвержденные показания Воронина, который сам причастен к преступлению.

А почему собственно доказательств должно быть много? Заказ на убийство в СМИ не помещают: прошу откликнуться желающего заработать, подпись — Колчин. Об этом стараются договариваться без лишних глаз и ушей.

Заказные убийства в силу своей специфики (длительной, тщательной подготовки: когда изучается личность предполагаемой жертвы (образ жизни, поведение, привычки), заранее предусматриваются пути (средства) отхода с места преступления, изначально продумываются меры по сокрытию следов) относятся к крайне трудно раскрываемым преступлениям.

Полагаю, что подобные убийства не раскрывались бы вообще никогда, если бы последовательные, подробные показания одного из соучастников преступления, рассматривались бы как нечто негодящееся, лишь по той единственной причине, что это показания одного человека.

Поэтому, даже если бы показания Воронина действительно были бы единственным доказательством, как это утверждает защита, в этом не было ничего незаконного или недопустимого.

В своем выступлении прокурор показал, что это не так, что вина подсудимых подтверждается всей совокупностью собранных за 5 лет следствия и полтора года судебных разбирательства доказательств.

Да, его показания в отношении других подсудимых являются одним из краеугольных камней обвинения. При этом надо понимать, что они не провисают в воздухе, не находя подтверждения в других доказательствах, а как бы цементируют все множество кропотливо собранных следствием улик, которые рассматриваемые по отдельности лишь косвенно подтверждают причастность и виновность подсудимых к убийству, но благодаря показаниям Воронина приобретают изобличающие значение.

Так, например, Воронин рассказывает о своем участии и участии других подсудимых в установке прослушки по нескольким адресам, где бывала Галина Васильевна. И это подтверждается как обнаружением в указанном месте проводов, так и показаниями свидетелей Милонова, Свердлова, Петрова, показаниями подсудимых Краснова и Ионова, также принимавших в этом участие. Эти показания подтверждаются и показания матери Лелявина, о том, что Воронин, в отличии от ее детей, умелый, толковый, рукастый, любит возиться с техникой. С учетом этого неудивительно, что установка подслушивающей аппаратуры была поручена именно ему.

Воронин рассказывает, как по указанию Мусина подыскивал на чердаке дома, расположенного напротив дома Старовойтовой место для снайпера, как устанавливал совместно с Лелявиным Игорем крючок, купленный в магазине «Максидом», на чердачной двери с целью обеспечения безопасности того, кто будет там находится. И в указанном им месте обнаружена дверь с соответствующими повреждениями, а в магазине «Максидом» в указанный период действительно продавались подобные крючки.

Воронин показывает, что получил от Колчина в присутствии Богданова и Федосова указание подыскать квартиру в Адмиралтейском районе на пару месяцев в пределах 200 долларов в месяц, в которой он впоследствии проживал с Лелявиным Игорем, с которой Федосов и Акишин вечером 20.11.98 отправились убивать Старовойтову, и на которой на следующий после убийства день Воронин и Лелявин уничтожали улики. Показывает, что деньги на ее найм дал Богданов. И это подтверждается как обнаружением в ходе обыска у Колчина карты Санкт-Петербурга с отметкой именно в месте нахождения снятой им квартиры, так и показаниями хозяина квартиры Лютфирохманова о сдаче этой квартиры, показаниями Лелявина Игоря, признающего, что он с Ворониным действительно в указанный период снимал эту квартиру и платил за нее Воронин.

Воронин показывает, что получил от Колчина указание записывать передачи телекомпании «ЛОТ» с выступлениями Старовойтовой. И это подтверждается показаниями Линькова о том, что Старовойтова неоднократно выступала в эфире данной компании и справкой самой телекомпании, о том, что в указанный подсудимым период времени такие передачи действительно транслировались.

Воронин рассказывает о лицах, участвовавших в подготовке и совершении преступления (в том числе о тех, кто прибыл в день убийства на квартиру на улице Канонерская) и его показания подтверждаются, на мой взгляд, просто блестящим анализом телефонных соединений, произведенных в указанный день с мобильных телефонов и пейджеров подсудимых и других лиц, которые в настоящее время находятся в розыске.

Он рассказывает со слов Лелявина о разговоре между Акишиным и Федосовым об обстоятельствах убийства Старовойтовой (о том, как, готовясь к убийству, Федосов переоделся женщиной, в частности, примерял парик; о том, что стрелять должен был Федосов из автомата, но из-за того, что тот заклинило он смог произвести только один или два выстрела в Старовойтову, после чего Линьков бросился на него и уже Акишин выстрелил в Линькова два раза и затем еще в Старовойтову; о том, что Лелявин Игорь видел у Богданова, Федосова, Акишина в тот день на квартире краткоствольный автомат, который держал в руках и обратил внимание, что в него была вставлена какая-то деревяшка). И эти показания подтверждаются показаниями потерпевшего Линькова о количестве нападавших, о том, что в нападении участвовала «женщина» с волосами до плеч, о механизме нападения. Они подтверждаются оружием, найденным на месте преступления (в том числе автоматом с «деревяшкой», и пистолетом), заключениями экспертиз о состоянии этого оружия и, в частности, наличии у автомата дефекта, который может препятствовать автоматической стрельбе. Они, наконец, подтверждаются всей совокупностью данных о характере ранений Галины Васильевны Старовойтовой и Линькова (в Старовойтову было произведено два выстрела из разных экземпляров оружия — «Аргана» и «Береты», а в Линькова — два из одного — «Береты»).

Воронин показывает, что Колчин дал указание уничтожить оставшиеся на квартире вещи и в первую очередь одежду, оставленную Федосовым и Акишиным, что он и Лелявин Игорь на следующий после убийства день и сделали, и это подтверждается показаниями Сибильского.

Есть такое понятие «преступная осведомленность». Так вот Воронин проявляет такое знание обстоятельств, связанных с подготовкой и убийством Старовойтовой, которым не могло обладать лицо, назначенное обвинением на эту роль, выдумавшее версию о причастности подсудимых.

Можно только подивиться той дотошности, с которой следствие проверяло показания всех свидетелей и обвиняемых по этому делу, и в первую очередь показания Воронина. Остается только посожалеть о том, что подобное встречается не по каждому делу.

Выяснись в ходе этой проверки, что:

— Воронин с детства был далек от техники, электроники, ничего руками делать не умел,

— Краснов не был самым технически подготовленным в этом «коллективе» и не отвечал за использование спецсредств для прослушки и скрытого наблюдения,

— в подъезде, где жила Галина Васильевна Старовойтова, не было проложено проводов на чердак, а на ул. Лени Голикова не было попытки установить прослушку,

— Старовойтова в указанное время не выступала на телевидении и именно на телекомпании ЛОТ,

— указанную Ворониным квартиру на ул. Канонерской в ноябре 1998 года не сдавали,

— стреляли не из короткоствольного автомата с деревяшкой,

— что у Воронин и Лелявин не друзья с детства, что все подсудимые друг с другом незнакомы, никогда не работали вместе в указанный период в офисе на ул. Демьяного Бедного, что в «коллективе» не было жесткой иерархии, во главе которой стоял Колчин и так далее,

и, возможно, это дело не оказалось бы в суде.

Но этого не произошло. Наоборот.

В монографии английского юриста 19 века Р. Гарриса «Школа адвокатуры» я когда-то прочитал:

«…Явления внешнего мира происходят в сопровождении и в связи с другими явлениями. Ни одно событие не может существовать вне других событий. Рассказ свидетеля составлен из ряда фактов; если это — факты действительные, они подойдут ко множеству других фактов; при этом они не могли существовать, не вызвав ряда других фактов или не оказав на них некоторого влияния. Если показание ложно, то, при всем искусстве вымысла, события, удостоверяемые свидетелем, не могут подойти к окружающим фактам во всех подробностях. Окружающие обстоятельства во всем своем множестве будут совпадать с показанием правдивым, ибо последнее, как бы ни казалось оно малоправдоподобным, составляет часть целого, ими образуемого, — подобно тому, как камень, выбитый из скалы, хотя бы в самой причудливой форме, не может не подойти к своему прежнему месту. Чтобы судить о том, предлагают ли вам настоящий или поддельный обломок, надо исследовать скалу, из которой он высечен…».

С другой стороны без показаний Воронина (а также других доказательств), сами по себе взятые по отдельности, например, факты обнаружения: у Колчина карты Адмиралтейского района города с соответствующей отметкой, у Акишина — книги про оружие и, в частности, про «Берету» из которой, по мнению обвинения, он стрелял, у Лелявина — инструкции по наружному наблюдению, у Мусина — адресов распределительных телефонных шкафов, ключей от них, брошюры «Правила стрельбы из снайперской винтовки» и т. д. могли бы иметь другое, не криминальное объяснение, например, то — которое нам старается предложить защита и подсудимые:

— что, дескать, Колчин, оказывается, подыскивал себе квартиру в этом районе и, возможно, поэтому на карте есть отметка на ул. Канонерская (Заметим в скобках, что купил он ее, правда, не там, а во Всеволожске),

— что инструкция по наружному наблюдению принадлежит не Лелявину Игорю, а его гражданской жене Локтионовой, которая из всей обширной темы — «оперативно-розыскная деятельность», почему-то заинтересовалась перед зачетом в институте именно узким разделом о наружном наблюдении, который, как пояснил допрошенный в суде ее преподаватель, ей никто не задавал и не спрашивал,

— что Акишин приобрел большую хорошо иллюстрированную книгу про оружие — по случаю, как нагрузку к якобы купленным книгам про грибы и животных, а книги «Своя разведка» и «Подготовка разведчика. Система ГРУ» — купил, когда собирался в Инему, с тем, чтобы не заблудиться в лесу (так сказать, постижения основ ориентирования). Тот же факт, что в списке рекомендуемой литературы, приведенном в инструкции по наружному наблюдению, изъятой у Лелявина, есть указанная книга Ронина «Своя разведка» — якобы простое совпадение.

Однако собранные вместе, скрепленные показаниями Воронина и других лиц, из них как из кусочков мозаики складывается полная и достоверная картина подготовки и совершения убийства.

Надо также иметь в виду, что никаких причин оговаривать подсудимых, возводить на них напраслину, у Воронина нет. У него со всеми ними нормальные отношения, а с Лелявиным Игорем до последнего времени были даже дружеские (они вместе выросли, вместе жили в Санкт-Петербурге, мать Лелявиных относилась к нему как к сыну). Подсудимые, отрицающие свою причастность к преступлению, также не смогли назвать причин для их оговора со стороны Воронина, разумно объяснить: зачем было ему, лгать, создавая себе столь большую группу со сложным распределением ролей, зачем ложно указывать именно на них, как на лиц, причастных к убийству. Ведь если бы его показания не подтвердились, если бы он указал на непричастных лиц, это бы неизбежно выяснилось (вымышленные им факты не подошли бы ко многим другим фактам, связанным с подсудимыми) и это лишь ухудшило бы его положение.

Защита очень много говорила о том, что один из основных свидетелей обвинения Иванов наркоман и вор и предлагала, со ссылкой на это обстоятельство, не доверять данным им показаниям.

Каждому свидетелю, который упоминал фамилию Иванов, адвокаты с плохо скрываемой на положительный ответ надеждой в голосе, задавали наводящий вопрос — а не наркоман ли он? И если слышали в ответ — «да», то от захлестнувшего счастья в большинстве случаев уже не интересовались подробностями — откуда свидетелю об этом известно; насколько близко он знаком с Ивановым; видел ли он лично, как тот употреблял наркотики; когда это было; насколько Иванов был адекватен в интересующий нас период.

Еще Жванецкий, в известной юмореске «Стиль спора», сказал:

«Мы овладеваем более высоким стилем спора. Спор без фактов. Спор на темпераменте. Спор, переходящий от голословного утверждения, на личность партнера. Что может говорить хромой об искусстве Герберта фон Караяна? Если ему сразу заявить, что он хромой, он признает себя побежденным. О чем может спорить человек, который не поменял паспорт?…Поведение в споре должно быть простым: не слушать собеседника, а разглядывать его… В самый острый момент попросить документ, сверить прописку, попросить характеристику с места работы, легко перейти на «ты», сказать: «а вот это не твоего собачьего ума дело», и ваш партнер смягчиться, как ошпаренный».

Действительно, чего проще — объявил свидетеля вором и наркоманом и вроде бы уже нет необходимости опровергать его по существу.

Между тем никто из допрошенных свидетелей так и не смог назвать конкретных фактов, которые ставили бы под сомнение способность Иванова давать правдивые показания о событиях 1998 года.

Мы все видели его в суде. Он не произвел впечатление ни наркомана, ни, в отличии от некоторых свидетелей защиты, вруна. Свидетель Стехновский, например, который помимо Мусина наиболее часто общался с ним, показал, что хотя и слышал с чьих-то слов о том, что Иванов употреблял наркотики, но сам этого не видел и ничего плохого о нем сказать не может.

Замечу, что ярлык можно приклеить не только к Иванову. Часть подсудимых по этому делу были ранее осуждены за различные преступления, некоторые не по одному разу. При этом я уверен, они полагают, что эти факты их биографии, не являются безусловным свидетельством ложности даваемых ими показаний.

Показания Иванова об иерархической структуре «коллектива», о том, кто кому подчинялся, кто давал ему обязательные для исполнения указания, совпадают как с показаниями Воронина, так и других лиц (свидетелей Резина, Богайчука, подсудимого Ионова и других).

Иванов говорит о том, что у него с Мусиным были очень доверительные отношения (такие, которые позволяли последнему, посвящать его в дела «коллектива» делиться с ним информацией, свидетельствующей о подготовке к убийству) и это подтверждается показаниями Стехновского, матери Иванова, Петрова Андрея, Богайчука и других).

Иванов показывает, что составлял схему местоположения дома Старовойтовой, — и следствие у него дома действительно обнаруживают эту схему.

Он дает показания о местонахождении своей записной книжки и они подтверждаются показаниями свидетеля Ануфриевой, работавшей в аптеке. Также нашли свое подтверждение данные, содержащиеся в этой книжке (информация, полученная из других источников, от других свидетелей, подтверждает правильность записей Иванова о принадлежности определенных номеров телефонов подсудимым и опровергает их утверждения, что они с ним вообще не общались).

Он дает показания о получении от Краснова брошюры «Телефон и безопасность» и у него дома находят эту брошюру. При этом никакого иного объяснения происхождения этой брошюры у Иванова нет (он не работник телефонной станции и иных причин для изучения подобной темы, помимо тех, о которых он дал показания, у него нет). Его показания полностью согласуются с той ролью, которую по показаниям многих свидетелей выполнял в «коллективе» Краснов.

Он рассказывает об обучении по указанию Мусина у сотрудника телефонной станции Мельниченко прослушке телефонных номеров — и это подтверждается с одной стороны показаниями самого Мельниченко, с другой — обнаружением у Мусина ключей от телефонных шкафов и соответствующих записей с расшифровкой их расположения.

Иванов упоминает о специальном оборудовании для видеонаблюдения, замаскированном под обычную барсетку, которое находилось в офисе и использовалось в процессе слежки за Старовойтовой, и это подтверждается показаниями Воронина, Краснова, многих допрошенных судом свидетелей.

Он рассказывает о том, что вместе с Ворониным, Ионовым и Красновым получил от Колчина указание установить прослушку на ул. Лени Голикова, о том, что «жучками» и инструментом, необходимым для их установки, их снабдил Краснов, а прослушку они устанавливали совместно с Ворониным и Ионовым и, несмотря на то, подсудимые утверждают, что Иванов врун и выдумщик, эти его показания подтвердил не только Воронин, но и Ионов.

Иванов дает показания о том, что подыскивал по поручению Мусина место для снайпера и предложил дом, находящийся напротив дома, где жила Старовойтова. И это подтверждается показаниями Воронина о том, что он, по просьбе Мусина, именно в этом доме, на чердаке, предлагал последнему, как лучше обустроить место для снайпера (сделав что-то вроде качелей), а в последующем, совместно с Лелявиным Игорем, приделывал крючок на дверь данного чердака для обеспечения безопасности стрелка. Это также подтверждается показаниями Петрова Андрея, которого Иванов привлек за компанию.

Конечно, хотелось бы точно знать, зачем два лица (Иванов и Воронин) независимо друг от друга прослушивали квартиру Старовойтовой. К сожалению, они не того уровня фигуры, которые могли бы нам точно изложить замысел лиц, организовавших это убийство. Возможно, это было связано с тем, что преступники использовали подстраховочные варианты.

Однако, от этого факты, сообщенные Ивановым (о том, что всей операцией по подготовке к убийству, в частности, прослушке ряда мест, где могла появиться Старовойтова, руководил Колчин, давая указания в некоторых случаях прямо — как при установке прослушки в офисе на ул. Лени Голикова, а иногда опосредованно — через Мусина), не перестают оставаться фактами.

Замечу также, что если показания Иванова столь явное вранье, как нас пытается убедить защита, зачем же тогда жена Колчина встречалась с ним и, показывая письмо мужа с угрозами в его адрес, пыталась склонить к изменению показаний. Зачем адвокаты Колчина встречались с матерью Иванова, чтобы узнать, как она образно выразилась, чем «дышит» ее сын.

Наконец, если показания Иванова и Воронина столь неубедительны, то почему же тогда Краснов и Ионов, в течение всего предварительного следствия отрицавшиеся всякую причастность к преступлению, ознакомившись с ними, решили изменить свою позицию и сделать частичные признания, хоть, правда, и лукавые.

Мы много слышали о том, что автомат, изъятый 21.11.98 на месте преступления, якобы не пригоден для стрельбы, так как в ходе следственного эксперимента 30 марта 1999 года выяснилось, что у него обломан кончик бойка.

Между тем, еще 30.12.1998 (то есть за 3 месяца до этого эксперимента) следствием были проведены судебно-баллистические экспертизы этого оружия и установлено:

— что оно находится в пригодном для производства выстрелов состоянии, хоть и обладает характерным дефектом — люфтом магазина (как указали эксперты: в виду неисправности защелки магазина пистолет-пулемет пригоден для производства одиночных выстрелов. При дополнительной фиксации защелки магазина деревянным клином, пистолет-пулемет пригоден для стрельбы в обоих режимах ведения огня — одиночным и очередями. Однако фиксация не полностью закрытой защелки магазина деревянным клином может привести к перекосу патрона и заклиниванию его в ствольной коробке);

— что никакого дефекта бойка оно не имеет;

— что именно из него были произведены выстрелы в Старовойтову.

Заключения этих экспертиз являются в соответствии со ст. 74 УПК РФ надлежащим доказательством.

То, что произошло с этим оружием после постановки указанных выводов экспертами, мало интересно. Однако, если такое желание есть, то все следственные действия, которые в последующем производились с ним, и то, что так интересует защиту — момент, в который могло образоваться повреждение бойка, можно проследить по имеющимся в деле процессуальным документам.

(Суть проблемы в том, что эксперт МВД, случайно или намеренно, во время экспертизы испортил оружие. При этом возникает вопрос — откуда Колчину стало известно о том, что боек сломан. Ведь материалы по экспертизе, в ходе которой был сломан боек, относятся к другому уголовному делу, и Колчину вместе с его защитой не предъявлялись. Ходатайств о признании недопустимым вещественного доказательства — пистолета-пулемета «АГРАН-2000» в ходе предварительного следствия не заявлялось, в суде подобное ходатайство прозвучало совершенно неожиданно, почти под конец процесса. Оружие на всём протяжении предварительного и судебного следствия хранилось в опечатанном виде как вещественное доказательство. Да и при визуальном осмотре (скажем, во время ознакомления с материалами дела) обнаружить дефект бойка без полной разборки оружия невозможно. Очевидно, кто-то подыграл Колчину, причем сделал это перед окончанием представления доказательств стороной обвинения суде. Значит, в строгом здании на Литейном проспекте есть некто, сочувствующий Колчину настолько, что это желание помочь захлестнуло служебный долг и заставило проигнорировать усилия его же коллег по установлению обстоятельств совершенного преступления. Каковы были причины этого поведения, мы, наверное, никогда не узнаем. — Р.Л. и А.П.).

4) Защита обращала внимание суда на заключение экспертизы, согласно которой пули, обнаруженные на так называемой «даче Чаева», выстрелены не из того «Аграна», из которого была убита Старовойтова.

Государственное обвинение в своей речи уже дало объяснение этому факту.

Я же хотел бы обратить внимание на другое.

Как бы защита не пыталась интерпретировать данное заключение — это не изменит нижеперечисленных фактов:

— факт, что Федоров продал Стехновскому за 3000 долларов принадлежавший ему «Агран» с характерным дефектом — люфтом защелки магазина, который устранялся вставкой деревянной щепки. Замечу, что то обстоятельство, что Стехновский утверждает, что якобы не видел какое оружие он передал от Федорова Мусину, знает лишь, что оно было автоматическое (даже если поверить, что человек, договаривающийся о покупке оружия, не поинтересовался его маркой, купил, как он уверяет, так сказать «кота в мешке»), ничего не меняет, так как Федоров, в отличии от него, подробно указывает какое оружие он продал;

— факт, что Федоров опознал предъявленный ему автомат с места убийства, как похожий на тот, который он продал Стехновскому;

— факт, что Стехновский передал автомат Мусину;

— факт, что Мусин, занимая в «коллективе» подчиненное по отношению к Колчину положение, считая его боссом и выполняя, как показал Иванов, указания Колчина, вместе с другими подсудимыми участвовал в подготовке к убийству Старовойтовой (организации слежки, прослушки, подыскании места для снайпера);

— факт, что незадолго до убийства Воронин слышал от Лелявина Славы, что купили какой-то суперавтомат;

— факт, что Федосов входил в возглавляемый Колчиным «коллектив»;

— факт, что Мусин, как следует из анализа телефонных соединений между участниками «коллектива», вечером 20.11.98 неоднократно созванивался с Богдановым и Федосовым, при этом все они находились в районе дома Старовойтовой: Мусин — в районе ранее подобранного Ивановым дома № 94, на котором Воронин обустраивал чердак, а Федосов — в районе снятой Ворониным по указанию Колчина квартиры на ул. Канонерской;

— факт, что как следует из показаний Воронина, Федосов стрелял в Старовойтову из автомата, имевшего точно такой же характерный дефект, который описал Федоров (в произошедшем после убийства разговоре Акишина с Федосовым, сопровождавшимся претензиями о том, кто должен был стрелять в Старовойтову, последний оправдывался тем, что автомат заклинило);

— факт в том, что как показала экспертиза, обнаруженный на месте убийства автомат, из которого производились выстрелы в Старовойтову, имел описанный Федоровым дефект, который мог приводить к заклиниванию оружия при стрельбе.

Защита не скрывала своего недоверия к показаниям Линькова о том, что он, войдя в зал суда, узнал в подсудимом Акишине одного из нападавших, делая акцент на том, что это произошло не на предварительном слушании, а лишь когда прокурор вызвал его в суд для допроса.

Можно подумать, что если бы Линьков указал на Акишина на той стадии процесса, адвокаты с радостью согласились бы с такими показаниями.

Когда бы не произошло опознание убийцы, защита всегда будет не довольна и всегда найдет причину для недоверия показаниям потерпевшего: если бы Линьков указал на Акишина в ходе предварительного следствия, то защита потребовала бы признать протокол опознания недопустимым доказательством по формальным основаниям; если бы Линьков узнал Акишина в суде на предварительном слушании — упрекнули бы, почему не на предварительном следствии; если в ходе судебного разбирательства — почему не на самом первом заседании.

Кроме того, с чего вдруг потерпевший, увидевший нападавшего на него человека на предварительном слушании, в рамках которого решаются совершенно другие, исключительно формальные вопросы, встанет и, указав пальцем на скамью подсудимых, произнесет — «это он, я его узнал». Для того, чтобы у защиты возникло больше доверия к его показаниям? Так, при той позиции, которую занимают подсудимые (отрицание своей причастности к убийству), этого не будет никогда.

И как должен в этом случае поступить суд — тут же в рамках предварительного слушания начать выяснять обстоятельства, при которых потерпевший видел подсудимого, предложить ему немедленно дать показания? Или оставить этот вопрос в подвешенном состоянии? Сохранить, так сказать, интригу.

Уголовный процесс предусматривает дачу потерпевшим показаний (к коим относится и сведения о том, знает ли он кого-либо из подсудимых, встречался ли с ними) в определенный момент судебного следствия. И именно в этот момент Линьков и сообщил о том, что узнал в подсудимом Акишине одного из «киллеров».

Хочу также заметить, что:

во-первых, потерпевший как никто заинтересован в том, чтобы к ответственности были привлечены и понесли наказание не назначенные следствием преступники, а реальные убийцы. Если он укажет не на того, настоящий убийца останется на свободе;

во-вторых, у Линькова не было, да и нет никаких причин оговаривать Акишина: они не знакомы, совместных дел и интересов не имели, кроме столкновения 20.11.98 в подъезде Старовойтовой в момент нападения, не встречались;

в-третьих, Линьков еще на первом допросе на предварительном следствии указывал, что в отличии от второго нападавшего, обозначенного им как женщина, мужчину он мог бы опознать. Собственно, те приметы, которые он уже тогда назвал, подходят Акишину.

Особое внимание защита уделила результатам следственного эксперимента, в ходе которого выяснялось, мог ли потерпевший разглядеть преступников в момент нападения. При этом адвокаты пыталась интерпретировать их, как свидетельствующие о том, что увидеть лицо одного и силуэт второго нападавшего, Линьков не мог.

Так ли это?

Как видно из протокола данного эксперимента, он проводился в подвальном помещении, без окон, с применением в качестве искусственного источника света одной лампочки в 75 Вт.

В подъезде же дома Старовойтовой, на лестничной площадке, где произошло столкновение, имеются два окна. Также имеются окна и на других этажах лестницы.

Очевидно, что подвал без окон и лестница с окнами имеют разную степень естественной освещенности, даже несмотря на вечернее время нападения.

Кроме того, как показывали Линьков и жильцы подъезда, он в тот день был частично освещен (хотя не было света на 2-ом этаже, он был выше и ниже). Это, например, позволило свидетелю Андрееву и его жене разглядеть картину происшествия, увидеть предметы, находившиеся на лестнице, после того как они вышли помочь раненому Руслану Линькову.

При этом, как уже отметило государственное обвинение, даже эти, отличающиеся в худшую сторону от реальных условия освещения подвала, где проводился эксперимент, позволяли увидеть черты лица и силуэт стрелявшего.

Да, как показал эксперимент, разглядеть их можно было за счет частичной освещенности от лампочки, а не за счет вспышки от выстрела, как казалось Линькову.

Что это меняет!?

Надо иметь в виду субъективные особенности восприятия человека, оказавшегося в подобной ситуации. Наиболее сильное запоминающееся впечатление — это не обычные, ничем не примечательные условия подъезда, а вспышки неожиданно раздавшихся выстрелов и тут же последовавшее вслед за ними столкновение лицом к лицу с нападавшим мужчиной, причем замечу, как раз на лестничной площадке рядом с двумя окнами.

Что в такой ситуации останется в памяти — лицо и вспышки. И точно определить, произошло ли запоминание в тот момент, когда преступники в тебя стреляли, или через секунду в момент столкновения, думаю, определить не сможет ни один человек, оказавшийся на месте Линькова. В силу указанных очевидных особенностей восприятия человеку будет казаться, что разглядеть преступников он смог именно в свете выстрелов.

Тоже самое касается способности увидеть силуэт второго нападавшего. При этом учитывая, что этот второй находился выше по лестнице (то есть дальше от окон и света, исходившего снизу) и потерпевший наблюдал его, в отличии от первого нападавшего, с определенного расстояния, Линькову не удалось разглядеть его примет. Все что он смог сообщить, это то, что тот похож на женщину.

В ходе всего процесса защита, вольно интерпретируя показания Линькова, старательно доказывала, что фигуру Федосова нельзя принять за женскую. Он, де, хоккеист, кривоногий и т.д.

Однако разве потерпевший утверждал, что идентифицировал второго нападавшего как женщину по характерным особенностям, присущим женской фигуре? Разве он где-то говорил про стройные ноги, узкие плечи? Нет. Его вывод был основан фактически на единственном, что ему хорошо запомнилось — волосах до плеч. Все остальное — он не разглядел. Здесь же замечу, что это полностью согласуется с показаниями подсудимого Воронина о том, что Федосов, готовясь в квартире на Канонерской к убийству, примерял женский парик. При этом Воронин в ходе предварительного следствия об указанных показаниях потерпевшего Линькова знать не мог.

Отдельно коснусь показаний потерпевшего о том, кто из нападавших, где и в какой момент находился, точной последовательности их и его действий.

К сожалению, неожиданность нападения, его агрессивность, стремительность, скоротечность, полученные тяжелые ранения не позволили ему точно, шаг шагом восстановить всю картину происшествия. Можно ли это поставить ему в упрек, ссылаясь на несущественные противоречия, допущенные им в ходе неоднократных допросов во время прохождения лечения в больнице? Дает ли это основания утверждать о недостоверности всех его показаний?

Конечно, нет. Думаю, не ошибусь, если предположу, что, оказавшись в подобных условиях, и адвокат Каширина, которая, насколько я помню, особенно негодовала по поводу того, что Линьков, не может дать объяснения по всем интересующим ее вопросам о своем точном местонахождении и расположении нападавших, точной последовательности их и своих действий, не способна будет сделать этого.

Я бы тоже не смог достоверно вспомнить после подобного нападения на одной ступеньке я находился в момент выстрела со Старовойтовой или на пол ступени выше или ниже, где я бросил сумки после раздавшихся выстрелов, где точно столкнулся с нападавшими, в каком положении я находился, когда в меня попали пули, как в этот момент на мне располагалась шапка, в какой точно момент и где с меня слетели часы и шапка. Я лишь могу потом пытаться, сопоставляя обстоятельств, предполагать, как это могло бы быть.

Замечу, что когда мы смотрели видеосъемку осмотра места происшествия с участием Линькова на ней хорошо видно, что он, говоря об этих об-вах, добавляет — «я точно не помню», «мне кажется, это было здесь» или «мне кажется, это было так».

В то же время в главном, все показания Линькова нашли свое подтверждение: о количестве нападавших (двое), их половой принадлежности (мужчина и второй, которого Линьков обозначил как женщину), в целом о месте и механизме нападения (который привел, выступая, прокурор). Как я уже говорил, они согласуются с показаниями, данными Ворониным со слов Лелявина Игоря.

В качестве одного из примеров приведу произнесенную, как показалось Линькову, «женщиной» фразу «Добей ее, суку!», адресованную второму нападавшему. Мы все помним, что из показаний Воронина следует, что именно Акишин, после выстрелов переодетого женщиной Федосова, из пистолета добивал Галину Васильевну Старовойтову.

Защита пыталась неоднократно намекать, что чудом выживший Линьков каким-то образом причастен к преступлению, ссылаясь при этом в основном на то, что бандиты его, в отличии от Старовойтовой, не убили. Дескать, как-то странно.

Это конечно сильный аргумент — поставить в вину потерпевшему, что он, несмотря на все усилия убийц, выжил. Думаю, не ошибусь, если скажу, что ряд подсудимых тоже кусают себе локти, что не добили и его.

Собственно, ничего нового защита тут не изобрела. За жизнь Линькова еще боролись врачи, когда «Комсомольская правда», 22.12.1998 опубликовала статью «Старовойтову убили из-за 1000000 долларов», в которой со ссылкой на якобы подчерпнутые из медицинских источников сведения о легком характере ранений потерпевшего, приводился именно такой довод.

В последующем, по иску Линькова, Приморский районный суд Санкт-Петербурга, кстати, именно после исследования медицинских документов и многочисленных свидетельств лечивших его врачей, установил, что он получил два опасных для жизни ранения в шею и голову, перенес ряд тяжелейших операций и вообще, чудом остался жив и признал распространенную газетой информацию, не соответствующей действительности.

Версия об инсценировке нападения на Линькова опровергается тем, что:

— стреляли в него в условиях плохо освещенного 2-го этажа лестницы;

— стреляли не с близкого расстояния (иначе на его одежде были бы пороховые следы), видимо, метров с двух;

— стреляли в область шеи и головы т. е жизненно важных органов (если чуть промахнешься — убьешь точно, да и так вероятность смерти чрезвычайно велика);

— стреляли два раза (как-то странно для инсценировки: потерпевший, что, получив первую пулю, попросил для убедительности выстрелить ему в голову еще разок?!) и связано было с тем, что Руслан бросился на первого нападавшего мужчину, что и породило необходимость быстрого принятия мер по его устранению.

Особые надежды, как я понимаю, защита связывает с показаниями свидетелей Асматулаевых, живших на 1-ом этаже в подъезде, где произошло убийство.

Между тем, их показания не содержат ничего существенного.

Они сообщили, что слышали какой-то разговор, происходивший, как им показалось на лестнице.

О чем он был? Кто с кем говорил?

Может быть, это были голоса ожидавших Старовойтову убийц, которые получили по телефону или рации сигнал о том, что ее будет провожать в подъезд Линьков и стали спорить, кто будет его убивать. Может быть, это был шум телевизора, исходящий от соседей сверху (например, от Андреевых, которые показали, что в это время его смотрели).

Может быть, это результат их восприятия всего, что происходило в ходе нападения (сперва, разговор поднимавшихся Старовойтовой и Линькова, потом падение Старовойтовой от 1-го выстрела, слова Линькова, обращенные к убийцам — «сволочи, что вы делаете, это же…», звуки от столкновения нападавших с Линьковым, снова выстрелы, а затем возможно разговор убийц, выполнивших свою задачу, между собой и т.д.).

А может быть, и даже скорей всего, тут я согласен с государственным обвинением, звуки и разговор, который слышали Асматулаевы — это то, что происходило в подъезде, когда Линьков очнулся после нападения, дополз до квартиры Андреевых, позвонил им в дверь, и Андреев с женой (вот он женский голос, о котором говорили свидетели) стали оказывать ему первую помощь. Это, кстати, объясняет почему Андреевы ничего подобного тому, о чем Асматулаевы дали показания (громкий разговор между 2 мужчинами и женщиной в течении нескольких минут, слова «открой» и т.д.), не слышали.

К чему могли бы относиться услышанные Асматулаевыми слова «открой»?

Если предположить, что это было адресовано Линькову и Старовойтовой, то о чем и зачем убийцам их просить, если они собирались их убивать? Все, что у них было с собой, можно было получить и без их согласия, после выстрелов в них.

Предположение о разговоре убийц с одним Линьковым, еще более нелепо. Зачем преступникам вступать с ним после убийства Старовойтовой в диалог и препираться 5 минут, рискуя, что за это время выйдут соседи и застанут их на месте преступления? Задача любого «киллера» после убийства немедленно скрыться с места преступления.

Тот факт, что на начальном этапе расследования, когда имеющаяся информация не позволяла сразу сузить поиск и отбросить ряд версий, следствие критично относилось к показаниям потерпевшего и пыталось их проверить, — так это его долг, обязанность.

В этот период должны проверяться все версии, даже на первый взгляд невероятные и оскорбительные для потерпевших. Поэтому единственное, о чем свидетельствует приглянувшееся защите постановление о продлении срока следствия от 1999 года, которое мы по их ходатайству оглашали в суде, так это только о добросовестном отношении следствия к данной обязанности.

В последующем, с увеличением доказательственной базы, часть версий отбрасывается, как не нашедшая своего подтверждения, другие — наоборот, становятся перспективными. Версия о причастности Линькова, равно как и версия о коммерческой либо какой бы то ни было другой, не политической цели убийства, проверявшиеся на начальном этапе, не нашли никакого подтверждения ни в ходе расследования, ни в ходе судебного разбирательства.

Мы много слышали от защиты о том, что Колчину и другим подсудимым не зачем было убивать Старовойтову, они, дескать, политикой не интересовались, и даже ее имя, до того как 21.11.1998 СМИ сообщили об этой трагедии, им было неизвестно.

Между тем, как следует из показаний Воронина, Краснова и Ионова «коллектив» следил за ней несколько месяцев: был заснят подъезд, где она жила, и обстановка возле дома, отслеживались ее приезды в Санкт-Петербург, прослушивался телефон в ее квартире (причем кассеты отдавались Колчину, Краснову и Лелявину Славе), была попытка установить прослушку в других местах ее появления, Колчин поручил Воронину записывать ее выступления на телевидении (причем точно указали телекомпанию, где ее будут показывать), что тот и делал.

Преступники располагали фотографией Старовойтовой, которую показывали Иванову. Воронина и Игоря Лелявина Колчин, давая указание отслеживать ее прибытия в город на Московском вокзале, спросил, знают ли они Старовойтову, а когда узнал, что нет — показал газету с ее фотографией.

Как сообщил Воронин, отвечая на вопрос о том, зачем надо было убивать Г.В. Старовойтову, цитирую дословно, «у него в голове никак не помещалось, как можно быть православным и готовить убийство Старовойтовой, но Колчин и Лелявин Вячеслав так объяснили ему чем, по их мнению, провинилась Старовойтова — она жидомасон и враг России». Вот так, коротко и ясно.

Все изложенное выше свидетельствует о том, что все подсудимые отлично знали, кто такая Старовойтова, чем она занимается и, по крайней мере Колчин, рассматривали ее в силу, язык не поворачивается сказать своих «политический убеждений», как врага.

Замечу также, что Галина Васильевна Старовойтова была, наверное, одним из наиболее известных депутатов Госдумы, ярчайшим демократическим политиком с мировым именем. Можно было бы предположить, что прибывшие из какого-нибудь темного уголка России киллеры могли ее не знать. Но поверить, что этого не знали прожившие в Санкт-Петербурге достаточное время подсудимые, да еще после столь длительной подготовки к убийству, невозможно.

Кроме того, как показал свидетель Бодров, Колчин вовсе не был далек от политической деятельности (конечно, на своем уровне), как это он пытался представить, давая показания в суде.

В частности, он имел прямое отношение к христианской партии духовного возрождения России (ХПДВР), был ее руководителем. Он просил у свидетеля выделить помещение для этой партии в здании на ул. Д. Бедного дом 3. В результате офис Колчина и стал офисом этом партии.

Сам Бодров был ответственным секретарем ЛДПР в Санкт-Петербурге и от этой партии курировал деятельность ХПДВР, которую его партия поддерживала. Он часто докладывал руководству ЛДПР об этой партии, просил, если возникнет необходимость оказать ей поддержку. Он с Колчиным часто обсуждал совместные политические проекты. Тот в свою очередь часто оказывал помощь ЛДПР в разных мероприятиях.

С учетом этого становиться понятным, почему приглашенный защитой Жириновский, специально прилетевший в Санкт-Петербург ради никому неизвестного, якобы абсолютно аполитичного Колчина, с такой симпатией отзывался о подсудимых.

Здесь же замечу, что если что-то и было содержательное в его показаниях, так это только то, что между ним, его партией и Галиной Васильевной Старовойтовой были жесточайшее политическое противостояние практически по всем вопросам, а также, что сам он, просто ненавидел ее.

О том, что партию духовного возрождения организовал Колчин, с тем, чтобы под видом православия заниматься бизнесом, показал и подсудимый Ионов.

Из приобщенной судом газеты «Русь православная», главный редактор которой Душенов был допрошен по инициативе защиты в суде, также следует, что Колчин и Мусин стояли у истоков ХПДВР. Из нее же ярко видно отношение возглавляемых Душеновым сторонников «русского православного патриота» Колчина к демократам вообще и к Старовойтовой в отдельности, к защищаемым ей ценностям.

В частности, в редакционной заметке указывается, что она и ей подобные — русофобы и враги Православной церкви, «святотатцы и кощунники, богоборцы и растлители своего народа», которых от всего сердца ненавидит «святой, беззлобной ненавистью» «всякий кто верует в Христа-Спасителя, чает воскресенья Святой Руси» (см. стр. 2-3 газеты).

В статье Л. Болотина, опубликованной в этом же номере, указывается:

«Очно, к великому моему сожалению, я не знаком с Юрием Колчиным. Но он — друг двух моих ближайших друзей, среди которых один — священник Русской Православной Церкви. Они давно знают Юру, как честного, отзывчивого, ответственного, мужественного и глубоко верующего православного русского человека, неспособного ни на какое коварство и подлость, тем более — на хладнокровно подготовленное убийство безоружной женщины, пусть и ненавистной всем нам в качестве последовательного антирусского политика, много совершившего со своими подельниками для того, чтобы угробить Россию в организованном ими долгосрочном системном кризисе» (стр. 2 газеты).

Я также хочу обратить внимание суда, что единственное, чем занималась Галина Васильевна, чему отдавала все свои силы и время, это политическая и общественная деятельность. Преступникам просто нечего было больше прекращать.

Не случайно все многочисленные угрозы в ее адрес, как правильно отметило государственное обвинение, были связаны только и именно с ее политической деятельностью.

Мне не посчастливилось знать ее лично. Но в ходе подготовки к процессу, да и в суде я выслушал много мнений людей близко ее знавших. Защита пыталась обвинить ее в том, что она лоббировала чьи-то интересы, была участником каких-то коммерческих фирм, занимавшихся «обналичкой», обладала какими-то несметными деньгами, которые перевозила в своей сумочке. Это ложь. И никакого подтверждения ни в ходе предварительного следствия, ни в суде, несмотря на все попытки защиты, эти нелепые версии, когда-то запущенные в жизнь людьми, посчитавшими, что недостаточно убить Старовойтову физически, надо еще смещать с грязью ее имя, не нашли.

Еще один вопрос, на котором необходимо остановиться, это попытка защиты подсудимых Лелявина и Колчина создать под конец судебного разбирательства им алиби.

В частности, Лелявину Игорю это попыталась сделать мать подсудимого.

Мне понятны ее чувства и горе, которое она испытала, узнав, что оба сына обвиняются в совершении подобного особо тяжкого преступления.

Тем не менее, в дополнение к тому, о чем говорил государственный обвинитель, хочу обратить внимание суда на то, что вечер 20.11.1998, в который она, как утверждает, была с детьми в Санкт-Петербурге на пр. Культуры, оказался единственным, который она припомнила, да еще в деталях. Относительно дат и событий, происходивших в другие ее приезды (как в тот же 1998 год, так и в более близкие к даче показаний в суде годы) она фактически ничего не смогла пояснить.

Вслед за ней, практически слово в слово, события вечера 20.11.1998 повторил Лелявин Вячеслав, а в последствии и подсудимый Лелявин Игорь.

Все это напоминало хорошо отрепетированный спектакль. Когда я это слушал, мне вспомнился сюжет из фильма «О бедном гусаре замолвите слово», когда корнет Плетнев и его девушка рассказывают друг за другом статскому советнику придуманную историю о том, как на них напали всадники в черных плащах и черных полумасках. А тот им отвечает — хватит, полумасками, полусказками, я сыт по горло.

Замечу, что ни Лелявин Слава, ни его мать не упоминали об алиби все предварительное следствие. Наоборот, поясняли, что не помнят, что делали 20-21.11.98.

Весьма показательно и то, что на заводе в Брянской области, где, как пояснила мать Лелявина, она работала в то время, в указанные дни стоит отметка, что она была рабочем месте. Ее заявление об отпуске уничтожено. Ее билет из Санкт-Петербурга на поезд 14.11.98, которым она изначально собиралась уехать и который, кстати говоря, оформляется на конкретную фамилию и паспортные данные (что исключает его продажу мимо кассы), продан, причем якобы с рук, какой-то женщине.

Все эти факты заставляют усомниться в достоверности ее показаний.

Защита Колчина учла допущенные ошибки и подошла к процессу создания алиби своего клиента творчески:

— тут и новоселье, организованное спустя два года после приобретения квартиры и надо же такому случиться именно в день убийства Старовойтовой,

— и телефонные звонки, именно 20.11.98, главного редактора «Руси православной» Душенова Колчину,

— и передача Колчиным именно 20.11.98 своего мобильного телефона некоему Марку, который, как водится, оказался покойником, у которого не спросишь,

— и особенно важная деталь, что у этого Марка была подруга стюардесса, жившая в районе Авиагородка, из зоны которого 20.11.98, перед прилетом самолета Старовойтовой, как раз был зарегистрирован звонок по телефону Колчина.

Фундаментом алиби, правда, как и у Лелявина, выступили показания близкого человека — в данном случае жены Колчина.

Маленько подкачала мать Иванова, которая, по-видимому, на заранее отрепетированный вопрос защиты о дате новоселья, вдруг невпопад ляпнула, что это было 25.01.99, да еще и привязала это к запоминающемуся событию — Татьяниному дню. Однако в конце ее допроса 02.11.04 адвокат Сандальнев попросил продолжить ее допрос завтра, после допроса жены Колчина ­- свидетеля Яны Аносинцевой, с которой, как пояснил защитник имеются разночтения (несмотря на то, что она, на тот момент еще не была допрошена), с целью устранения этих, еще не возникших противоречий.

И исполнил свое обещание — противоречие устранил. На следующий день после выступления жены Колчина, Иванова припомнила, что оказывается 25 января новоселье она с Колчиными не отмечала, только Татьянин день. Объяснить причину столь радикального изменения показаний свидетель не смогла, попытавшись даже отказаться, что называется «от горячего» — данных днем ранее своих же показаний.

Подсудимый Колчин, тоже проявил чудеса памяти, запомнив только свой распорядок 20-21.11.98. Что он делал в другие дни (например, 15 ноября 1998 года, 16, и т.д.), в иные религиозные праздники, он вспомнить не смог. Равно как и припомнить кому еще, когда и при каких обстоятельствах передавал свой мобильный телефон, хотя утверждал, что такие факты имели место. При этом в качестве причины плохой памяти ссылался Колчин на давность событий.

Отдельно остановлюсь на показаниях Константина Душенова. В своей статье «Демократическая общественность в поисках русского терроризма», написанной, как он сам пояснил в защиту Колчина и опубликованной в газете «Русь православная» № 1-2 за 2003 год, он подробно анализирует версии убийства, мотивы и цели преступников, касается биографии Колчина.

В ходе допроса он пояснил, что писал статью, опираясь на источники, которые ему были известны и «те факты, которые он знал лично». Исходя из них, он считал и считает, что обвинение против Колчина несправедливо, он является невиновным и попал «под раздачу» случайно (по недоразумению).

При этом во всей публикации, размером практически в газетную страницу ни пол слова о том, что автор статьи оказывается, в момент совершения преступления неоднократно беседовал с Колчиным по телефону, знает, что тот был дома и праздновал новоселье!? Казалось бы, именно этот факт, лично известный свидетелю, должен был бы открывать статью. Ан нет. Об этом обстоятельстве, которое как никакое другое должно было бы свидетельствовать в защиту Колчина, автор умалчивает.

Давая показания, Душенов не смог назвать каких-либо причин, по которым он приберег эти важные сведения до суда.

Однако, о них легко догадаться. До ознакомления со всеми материалами дела, защита Колчина не знала всех доказательств, которыми располагает обвинение, поэтому и не хотели попадать впросак, выдвинув версию об алиби, которая могла быть легко опровергнута.

При оценке показаний Душенова полагаю, необходимо учесть и опубликованное в приобщенном судом номере газете заявление «Русские будут под защитой», подписанное свидетелем, авторство которого он подтвердил и в судебном заседании.

В нем, в частности, указано, что русским патриотам (коим по мнению свидетеля является Колчин и Мусин) «должна быть обеспечена надежная защита», что «товарищи не бросят их в беде, не оставят в неравной борьбе с врагами нашей родины и веры». Учитывая, что враги — это Старовойтова, создание лжеалиби, полагаю, это та поддержка о которой идет речь в заявлении.

Наконец, последнее, на что я хотел бы обратить внимание, это оценка версии защиты о том, что были другие лица, заинтересованные в убийстве.

Защита не обязана отвечать на вопрос — если не я, то кто. Ей достаточно доказать, что нет доказательств вины подсудимых. А уж кто там вместо них, не важно. Но уж если ты говоришь что действиями Воронина, Краснова, Ионова и других руководил кто-то иной (не Колчин), то выражайся понятно.

Тут звучали намеки про коварные спецслужбы, которые могли бы быть заинтересованы в этом преступлении. Я не поклонник их деятельности, но бросаться такими словами не надо.

Допустим на секунду, что это действительно так. У них, конечно, не было более подходящей кандидатуры для осуществления слежки, подготовки убийства, чем 20-ти летний Воронин и 18-ти летний Иванов. И никого достойнее Ионова и Краснова им было не найти. А потом следствие, в лице ФСБ, фабриковало дело на 6-х человек, выстраивая сложную пирамиду. Причем занималось этим почему-то долгих 5 лет, в том числе три года после появления показаний Иванова.

Мы знаем, что бывает, что фабрикуются дела. Например, такие факты вскрылись в нашумевшем деле об оборотнях. Но какие это дела: кому-то подбросили оружие или наркотики, заказали за деньги конкурента по бизнесу. Сфабриковать такое дело невозможно. И сколько бы защита не говорила о противоречиях, эту истину не опровергнуть.

Наверняка деятельность такого принципиального политика как Старовойтова вызывала у многих раздражение. Но никто из них не обращался к Воронину с просьбой установить прослушку, снять квартиру для убийц и уничтожить улики после совершения преступления, не просил Иванова о вести слежку, не ставил задачу Краснову и Ионову.

Никто другой кроме Колчина не мог возглавить эту группу, стоящую из родственников и земляков. (Все они из одного города, все хорошо знакомы между собой и все их связи, все общение, вся деятельность, подчиненность перед друг другом, ответственность строились по принципу землячества). Кому никак не могли отказать Воронин, Ионов, Краснов, кого бы они не послали подальше, заподозрив, что им предлагают, как они выразились, «мутное» дело!?

Поэтому доказательством является не только их показания, но и сама по себе структура этой группы, вершиной, пластично вписывающейся в которую, может быть только Колчин.

Заканчивая, я, от имени сестры погибшей Галины Васильевны — Ольги Васильевны Старовойтовой и Руслана Линькова, прошу суд вынести обвинительный приговор всем подсудимым. При этом поддерживаю государственное обвинение в том, что Воронин с учетом его активной роли в раскрытии этого преступления заслуживает снисхождения.